К 70-ТИ ЛЕТИЮ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ "ГОРИЗОНТ" г. Бендеры

Рассказы Владимира Шаповалова

Рассказы и портрет умершего друга были напечатаны в литературном альманахе вышедшем к 70-ти летию старейшей писательской организации Молдавии "Горизонт"

 Редактор альманах Александр Тихонов. Составитель Муза Гончарова.   

///

Владимир Шаповалов

Над широкими плавнями

На изрытой дождевыми балками пологой возвышенности, утопая в зелени орешников и фруктовых деревьев, вьется Набережная. Под камышовыми и красно черепичными крышами незатейливые белостенные домики, украшенные простенькими пилястрам. Воздух пахнет пылью, дозревающими фруктами и плавневой растительностью. Вокруг усадеб сложенные дедами каменные заборы. В летний день они вбирают солнечный жар, по вечерам источают тепло. Августовскими вечерами, когда небесная прохлада опускается на землю, уличная детвора обожает кучковаться, рассевшись на тёплых верховых камнях.

Вдалеке за камышовыми плавнями безмолвствует река. Ее нижнее течение спокойное, глубокое. Здесь расположено село, основанное оседлыми казаками Бугогардовской паланки. На крутом изгибе река расширяется, местами нахлестывая на берега мутноватой водицей. В весеннюю пору в этом месте берег скрывается под водой. И просторы непроходимых камышистых плавней мелководьем заливает большая вода. Майским солнцем прогреваемая, тёплая влага становиться великой благодатью для всего проснувшегося от зимней дремоты. Здесь неспешно виляют плавниками краснопёрки, тарани, линьки, зарождая новую жизнь. Нерестясь, бултыхаются огромные карпы, под утопшими корнями рогозы таятся щуки. В непролазных чащах поют, понимаются и гнездятся уймища птиц, множатся лягушки, водяные ужи, ондатры и прочие влаголюбивые обитатели. Природа в эту пору благоволит всему живому. Солнце катится к горизонту, объединяется с широко распахнутым на небосводе облаком. Алым колером заливается, обагряя пушистые соцветья камышей.

Отдалённые щелчки пастушьего кнута и звук заскрипевшего колодезного журавля возвещают о подходе стада. По узкому переулку стремглав Федор бежит вниз встречать их Зорьку. Сквозь насвистывающий в ушах ветерок счастливо льются звуки аккордеона – это его одноклассница Мила репетирует домашнее задание. Улыбчивая, всегда радостная, она очень нравится Феде, свои симпатии он скрывает. В классе при встрече один на один с Милой выражает их скромно, по-детски. Иногда несет ее портфель из школы.

Поодаль от колодца, из камышовых чащей, серой узкой лентой рассекая острием солончаковую почву, вьется притока, именуемая гирлом. С высоты поигрывая водным серебром, она извивается, словно уползающий к реке удав. Безмолвно плывет по ней рыбацкий каяк, лишь весло глухим, далеко слышным ударом о корпус извещает о прибытии к причалу. Каяк утыкается в солончаковый бережок. Хозяин его, известный в округе рыбак, хромой дед Анисим. Неспешно выкидывает на берег снасти, сам выбирается на твердь. Припадая на ногу, устало укладывает рыбацкие снасти. Он инвалид войны. В селе его звали Анисько. Когда он выпивал с мужиками водки, то становился веселым, потешным, в такие моменты дети шли за ним по улице и дразнили. Он не обращал внимания, улыбался и, качаясь, ковылял домой.

Железным звоном брякнуло колодезное грузило, тряхнув двухведерную деревянную бадью, скреплённую кованными ободками. Затанцевала бадейка над широким жерлом колодца, плеснувши через край водой, серебряными гроздьями стремится в утробу колодца, там слышится хлюпанье, которое тут же превращается в акустическую какофонию. Поросшая слизкой бархатистой изумрудью столетняя колодезная кладка влажно блестит.

Федя подбегает, чтобы заглянуть в колодец, останавливается рядом с дедом Никитой. Неприветливый грубоватый дед отстраняет мальца. Плюет в мускулистый кулак, растирая, налегает животом на колодезные перила, кряхтя притягивает бадью крючковатой рукой, опускает на посеревший, скоробленный от влаги и солнца деревянный оклад, опрокидывает. Холодная вода течет по дну здоровенного, выдолбленного предками каменного корыта, играет по ракушечным вымоинам, струится в дальний угол, круговоротит, пузырится.

Покидая плавневый выпас, стадо стекается к колодцу. Племенной бык с напором, не церемонясь, подходит к корыту. Под копытами чавкает размокшая в болото земля. Бык окунает чёрную морду и жадно смокает холодную воду, выпяливши глазища, трётся своей огромной шеей о край корыта. Робко подступают коровы к водопою.

Сверху слышаться звонкие голоса хозяек, зовущих кормилиц.

- Нюрка! Нюрка!... Машутка-Машутка-Машутка! – связно подпевает другой голосок. Некоторые животные, минуя колодец, устремляются вперёд на знакомый людской голос.

На развилке стадо делится на две половины. Сопя, напасшиеся коровы взбираются по косогору протоптанными дорожками.

Их  рыжая с красной лентой, оттопырив бока, медленно плетется в хвосте стада.

- Зорька! Зорька! - кричит Федя. Услышав родной голос, рыжая ускоряет шаг. Протянутой рукой с куском хлеба Федя приманивает. Идет впереди, верит, что их корова умная и пойдёт следом. Поднявшись на ровную дорогу, Зорька мотает огромной рогатой головой, пускается в бег. Федя мчится впереди, пытаясь задать корове темп, затем останавливается, прижимается к каменной кладке, со смехом уступает ей дорогу. Зорька, выпучив мутные глазища, оттопырив хвост, стремглав несется мимо, сотрясаясь грузным телом. Подбиваемое ногами большое вымя болтается из стороны в сторону, Феде кажется, что оно вот-вот оторвётся от туловища. Добежав, рыжая, ловко перебирая копытами, заворачивает в открытую калитку, где ее встречает мама…

Он бредёт к их широкой длинной скамейке у фронтона. По привычке ложился на спину, откидывает руку на вкопанный в землю доминошный столик и замирает. В этот вечер здесь тихо. По давнеобщинному обычаю у фронтона по выходным вечерами собираются соседи поговорить, поиграть в домино. В такие вечера сидят до полуночи. Светит подвешенная над столом лампа-переноска. Игроки, норовисто складывая бумажные мундштуки в гармошку, закуривают свои «северы, прибои», а кто и «беломор-канал». Пыхтят дымком, стучат доминошными косточками, дружно смеются, прикусывая мундштуки зубами. Игра в домино часто сопровождается малопонятными Феде шутками-прибаутками. Он тихо стоит за спиной отца, улыбается, рад, что не прогоняет. Отец с нахлобученным на лоб серым с пуговкой картузом смотрит в доминошную книжечку, разложенную в одной левой, отбирает, размахиваясь, бьет косточкой о многострадальный столик, смеется, радостно оглядывается на сына. Такую картину Федя иногда наблюдал по вечерам – это были те дни, когда отец не пил.

Смеркается. Федя лежит, открывшись ликом небу. Ловит таящие звуки аккордеона. Мимо палисадника проходят соседи, подгоняя домашнюю живность. Ковыляя пыльной улицей, утка ведет своих утят, натужно га-гают гуси, слышится лай дворовых собак, где-то ревет корова.

Федор смотрит в темнеющую небесную синь, зацепив взглядом мерцающую звёздочку, пристально вглядывается, кажется, она движется. В предвкушении чуда напрягает зрение, - может искусственный спутник, - однако нет, звездочка висит словно новогодний елочный огонек. Закрывает от созерцательной устали глаза и проваливается в сон.

Плавневые заросли постепенно залились кваканьем лягушачьего хора. Лишь глубокая южная ночь уймет ночную песню зеленых обитателей плавней. В зарослях балки робко начинает звонкую песню сверчок – зии, зиии, зииии, за ним ещё и ещё.

- Федя-а-а! – слышится голос матери, он подхватывается, устремляется во двор, на ходу вытирая щеку от влаги после безмятежного детского сна, бредет во двор под орех, где за скромным столом под тусклой электролампочкой летними вечерами собирается семья.

\\\

Поющая в тутовнике

             Насытившись ночами настигавшей бессонницей он решительно собрал рюкзак. - Уеду к родственникам в село, мысленно сказал себе Федор. И точно ветром сдуло c квартиры добротного каменного дома где он пытался проломить стену одиночества. Многозвучно, с переливами пропищали протяжно четырехполовинчатые двери ПАЗика, и сельские домохозяйки с пустыми кошелками, с наторгованными скудными рубликами, увязанными в платочки, ручейками растеклись по селу. Федя последним спрыгнул со ступеньки, вдохнул полную грудь, предвкушая радость встречи, направился по сельской улочке к дому родственников. На скрип калитки старый слепой пес буркнул и уронил голову на передние лапы. Во дворе сильно садило зацветшими бархатцами. Он глубоко вдохнул и закрыл глаза от пьянящего удовольствия. Входные двери подпирала осиновая палка. Это был знак: дома никого нет. Бросив свой рюкзак на старую, чуть ли не турецких времен крашенную-перекрашенную оттоманку, гость вышел в огород. Следуя сквозь грядки, двинул в поля навстречу ветру. Дул юго-западный, частенько приносивший дождь. Село осталось за спиной. Перед глазами во всю ширь открылись картины, напоминающие оазис детства со всевозможными оттенками зеленого, утверждающего жизнь на земле. Тут и вьющийся горох с нежно-сладкими, сочными листочками, шершавые ростки подсолнуха, высеянные ровными рядами, чуть поодаль, величаво качая разлапистыми листьями, кукуруза. Полевой утоптанной дорогой вдыхая ароматы шагал, а вместе с ним парили незвучные нотки счастья, беззаботности и свободы.

В низине за кукурузным полем стеной стоял вросший в землю тутовник. Посажен был, как говорили, давным-давно. Однако Федя знал, что высадили его на неудобьях сразу после войны. Верхушки деревьев садоводы предусмотрительно срезали для формирования кроны вширь, потому тутовник походил на длинную зеленую баржу, утюжащую небольшие буераки. По мере приближения из тутовой чащи все отчетливей и сильнее слышалось отчаянное пение. Милый девичий голос, подхватываемый ветром, летал по тутовнику как невидимая певчая птичка. Отрывки cлов уносило вдаль, что сеяло в его поэтической душе, как ему казалось, легкую меланхолию.

В раскинувшейся кроне дерева средь шелестящей зелени Федя заметил мелькнувшие длинные волосы, подхватываемые ветром. Они кружились и трепетали, словно темнокрылые бабочки-пеструшки. Тяжелый подол голубого сатинового сарафана трепало из стороны в сторону, напоминая морское волнение. Стать с черноволосой головой исчезала, вновь появлялась из кучерявых зеленью вороненных листьев. Девичьи руки ловко засовывали пучки содранных листьев в большой полотняный мешок и снова терялись в лиственной гуще. Подойдя ближ, Федя расслышал слова ее песни:

Аре цара мя о зынэ.

Уна есте еа.

Валентина, Валентина - луминоасэ стеа…

Он свернул с дороги к тутовнику, хотелось увидеть девушку, так вдохновенно поющую, известную песню о Валентине Терешкой. Услышав хруст сухих веток, сборщица листьев вздрогнула, резко повернулась, окинув взглядом незнакомца. Поначалу оробевши, смотрела не отводя глаз. Из ее сжатых в кулачки рук торчали зеленые веточки с листьями. Карие глаза мило сверкали мятежностью. Федя почувствовал себя виноватым, сгримасничал от того, что испугал незнакомку. Перед ним стоял идеал красоты. Очарование ее юной стати было поразительным, сравнимое с восхитительной, ярко-красной розой.

- И как эта чарующая хрупкость намерена тащить наполненный мешок, - хотел было спросить, но произнес другое.

- Как тебя зовут?

- Нина, - расхрабрившись, сказала девушка, впихнула листья в мешок, выпрямилась, оглядывая с головы до ног незнакомца. Он повел глазами по ее пунцовеющему лицу.

- Красиво поешь! - возвышенно и благожелательно сказал он, боясь отпугнуть своим вторжением в личное.

- А ты кто такой? Раньше я не видела тебя в нашем селе, к кому-то приехал на лето? - приходя в себя, высокомерно и дерзко спросила она. Ее горделивая поза и надменно произнесенный вопрос тут же утвердили в ней хозяйку здешних мест.

- Я тут не впервые. Поселился у Яши. Бывал я у них и раньше, но по полям не ходил; все под виноградным навесом сиживал. Хоть и далекие мы родственники, но семья их гостеприимная и добродушная. Они бывали у нас в городе, теперь вот я нашел время заглянуть. Конечно не без приглашения, - стараясь околдовать сельскую девушку повествовательно, чуть ли не переходя на стихотворный слог известил Федя

Ааа, Яша-электросварщик, его знают все! Он для всех друг, товарищ и брат, - сказала Нина. Ладно, мне некогда рассусоливать с тобой, меня ждут голодные хробаки, - делано отвернулась и не спеша взялась обрывать листья ожидая продолжения разговора

- Кто они - хробаки? Почему голодные?

- Так я называю мерзких сереньких червячков тутового шелкопряда, они всегда голодные – смеясь, ответила Нина.

- Так вы за большую работу взялись, - восхищенно прокомментировал Федя.

- Я бы в жизни не бралась, если бы родители не заставили. Я не могу видеть их. Мне ненавистен их запах непонятного содержания – прокричала сквозь ветер Нина. Ее слова тонули в общем шелесте деревьев, куда враз нырнула она, будто укрылась не то от не удобных вопросов, не то он налетевшего порыва ветра. Нина с новой силой приступила к обдиранию листьев дергая ветку за веткой. Он помолчал, глядя на загорелые икры ее ног, повернулся и пошел к другому дереву кушать шелковицу. Ягоды манили сладостью и необычным вкусом. Пока выбирал самые спелые, не заметил, как юная красота ушла.

На полевой дороге, увидел вдалеке навьюченный на хрупкие плечи уходящий ногами мешок. Он пожалел. - Надо было не шелковицу есть, а разговор продолжить, - с укором подумалось ему. Вздохнул с сожалением двинулся в противоположном направлении. За продольной скирдой прошлогодней соломы показались крайние дома соседнего села. Дальше идти расхотелось. Федя упал на рассыпанную у места выборки мягкую соломенную перину, закрыл глаза, не переставая думать о юной красавице. Что-то таинственное и важное происходило в его сознании. Ему хотелось побежать за Ниной. Снова любоваться красотой. Слушать ее мягко льющийся, теплый, обволакивающий голос.

Тем временем Нина затащила широченный мешок в сарай, где размещались полки с шелкопрядами. Хробаки будто затихли. Показалось, что уставились на нее. Значительно выросшие, увесистые, они висели на голых ветвях, шевелили челюстями испуская неприятный запах.

- Фу! Как вы меня замучили, - отвратно запустила словами в сторону стеллажей. Тут же взялась разбрасывать охапками листья. Медленно выползая из под завалов, шелкопряды шуршали, устраиваясь на листьях. С новой силой задвигали своими малюсенькими челюстями. Мирные звуки поедания листьев наполнили сарай. Нина замерла, слушая столь редко для человеческого уха встречающиеся в природе звуки. Хруст, издаваемый ее питомцами, можно было слушать долго, размышляя о земле и ее естественных обитателях. Отвращала их прожорливость и вонь.

- Мама сколько они могут жрать? Зачем вы принесли домой этих гусениц? Я устала носить им листья, - недовольно выразила эмоции Нина. - У меня каникулы, а я вместо отдыха червей кормлю!

Платье новое хочешь, туфельки новые хочешь? – раздраженно парировала мать. Месяц труда, и будешь иметь обновки к школе, - сменив тон на добрый ответила мать, уходя в глубину их большого огорода.

- Мамика, меня уже на хватает для этих обжор. Я когда захожу в сарай, мне кажется, они смотрят мне в руки, вот-вот пригнут и начнут грызть меня, - нервно крикнула вслед дочь. В ответ мама рассмеялась, вплеснув руками.

- Прекрати выдумывать небылицы.

Крутнувшись на носочках, почти как на пуантах, убежала в дом, где было свежо и прохладно. Упала на кровать и уснула от усталости и жары. Ей привиделись колхозные парники. Те, что приходилось с матерью поливать ранней весной.

Неизвестно сколько прошло времени, как в доме открылась дверь, послышался громкий голос.

- Нина, вставай, иди в тутовник, - крикнула мать, оставив открытую дверь. Со двора доносились тихие звуки природы; жужжали пчелы, пели птицы, умиротворенно переговаривались между собой насытившиеся утки, издалека доносился рык трактора и шаги ходившей по двору матери.

- Вот каникулы у меня, а? Даже во сне работу вижу, - грустно констатировала Нина.

В мае высаживали окрепшие ростки табака, а в июле-августе начинали сбор листьев. Этим занимались женщины. Нину также привлекали к сбору табачных листьев. Шла неохотно. Надо было вставать очень рано, в четыре - пол пятого утра. Когда зардел рассвет, и солнца лучики скользили по полям, на нее накатывало настроение. Выражалось оно, как всегда, в песнях. Её красивый, волнующий голос звучал в одном куплете нежно, в другом доводил женщин до слез, но чаще пела весело. Ее пение очень нравилось сельским труженицам успевшим, военного лихолетья хлебнуть и счастливыми побыть. Выглядело так, будто Нина вросла корнями в сельскую жизнь, как хотелось ее родителям. Но по большому счету не было у дочери взаимопонимания с мамой. Кругозор матери не достигал далеких горизонтов, она довольствовалась тем, что Бог послал. Есть муж, дети, своими руками построенный дом. Хотелось, чтобы дочь вышла замуж здесь в родном селе, рожала детей и трудилась в колхозе. Нина же втайне мечтала о другой жизни, а окончив школу, устремилась обрести городскую профессию. Ее романтический порыв часто выражался в непомерной самостоятельности, внутренней свободе, и стремлении к новому, казавшимся счастливым, красивым. Многие прошли события в ее жизни, вобравшие в себя немало времени. А спустя годы Нина соединила свою жизнь с Федором, который любил и мечтал о ней все прошедшее время.

\\\

Память о друге

Был совестлив, безукоризнен благороден,

Добросердечным был, как истинный интеллигент,

неизгладима дружба с ним,

нам памятна, как добрая легенда,

О где ты, друг, где сердце теплое твое…

Глубокая уничтожающая тоска охватила Федора. Его друг ушел на вершине жизненного полета. Не было равных ему в их родном городе, в этом Федор убежден по сей день, да и не только он.

Плечистый, сильный, друг часто мерно, с достоинством вышагивал по городской площади, по старым улицам их древнего города. Как сказал бы поэт:

                               Ходил он твердым шагом, но не топал,

                                Был тихий, скромный человек.

Не обратить на него внимания было невозможно. Тихий, но твёрдый шаг человека, чьё благородное лицо удлиняла солидная древне эпохальная борода, придававшая ему поэтичности, солидности, наконец, таинственности…

Ранее на улицах города Федор частенько замечал человека с видеокамерой в окружении городского бомонда поэтов, писателей, журналистов; вместе они создавали постановочные сюжеты для художественно-документальной киноповести. О ней знали и говаривали горожане, наблюдавшие порою за необычным действом, а иногда они даже заполняли собой кадры массовки.

Помнил он момент знакомства. В один из праздничных дней, во время которых торжества проводятся на городской площади, Федор сам подошел к нему, представился, сказав, что хочет познакомиться. Мужчина протянул руку. Пальцы интеллигентно тонкие, какие бывают у людей, не знавших тяжелого физического труда.

– Игорь Сметанников, – произнес бородач, улыбнулся, вынул из кофра визитную карточку, протянул своему визави:

«Кинокомпания Кардея. Москва,

ул. Новая Бассманная…»

Солидный, с седеющей головой, новый знакомый выглядел благородно. Глаза излучали ум и пытливость. Легкая улыбка на губах указывала на позитивный настрой.

Мне близка тема фото-кино творчества. Надеюсь, мы встретимся и поговорим. Авось окажемся полезными друг другу, – улыбаясь в ответ, произнес Федя.

- А почему бы и нет, - ответил Игорь.

Всего вам доброго, – сказал Федор, волнуясь от нахлынувшего восторга, и поспешил дальше, огибая группы веселящихся людей. Он уходил от шумной площади, пристраивая в уголочке памяти благородный образ и веру в то, что они подружатся. В последующие годы он с благодарностью будет вспоминать этот момент. Патриархальный, мужественный, благообразный облик Сметанникова вселял веру. В дальнейшем Федор понял, благодаря кому началось творческое возрождение, своеобразное собирательство ценностей в среде городского бомонда, любящего свой город, но утомившегося от «запертых» границ непризнанной республики, жаждущего свежих идей, умных друзей, теплых творческих встреч, на которых можно было обрести новый опыт, поделиться своим.

Очень скоро он понял, что Игорь был звеном, соединяющим всех в городское товарищество поклонников истории и памяти города. Многие из товарищества превращались в его друзей. Многих он примирял благодаря не столько своей широкой, доброй душе, сколько симпатией к себе. Удивительная одаренность, добросердечный такт пробуждали тягу к Игорю Станиславовичу у многих знавших его лично. Он не теснил дружбой, не имел ревнивой требовательности, но одновременно не был и равнодушен к тем или иным проблемам своих друзей. Его сила была в положительном нравственном влиянии, в доверии, которое он вселял в друзей и знакомых.

Столь необходимыми качествами Федор не обладал, потому тянулся к новому другу, равно как и другие. Через время они сдружились, близко и сильно. Благодаря дару Сметанникова убеждать, склонять к единомыслию, пониманию стоящих перед товариществом задач, осуществлялась большая работа, призванная стать видео летописью города. Было реализовано несколько десятков творческих проектов, исходивших именно от Игоря Станиславовича. Его обширные познания, огромная творческая энергия и неуклонное желание, основанное на умении воплощать свои смелые задумки в «написании» живой видео истории города, ставили его на ступень, а то и на две выше всех.

Были кумиры и у самого Игоря. Невозможно не сказать о тесной творческой дружбе Сметанникова с поэтом и бардом Геннадием Барабашем, также безвременно ушедшем от нас. Внезапная и загадочная смерть поэта поразила Игоря до глубины души, по его личному откровенному признанию Федору. Тогда и поселилась в его душе тихая грусть. Ведь где-то там, глубоко в сердце, Игорь и сам был поэтом, боготворил талант Барабаша, потому и потрясали сердце Игоря проникновенные граничащие с безысходностью стихи Геннадия.

Невозможно не отметить, что и сам Игорь умел повергать в восторг. Его творчество порой поражало. Чего стоит знаменитая книга, изданная в Москве! Истинный фолиант, названый «Под знаком золотой пчелы», - оказался настоящей большой работой, основанной на глубоком изучении Геральдики. Книгу отметили на страницах российского издания рекордов Гиннеса.

А его фильмы, снятые в Бендерах и о Бендерах и бендерчанах, спустя годы льются бальзамом на сердце каждого жителя.

Обращаясь к детским годам Игоря, надо сказать, что жил он с младшим братом, матерью и отчимом, которого всегда называл папа. Звучало это по-детски трогательно, преданно, по-сыновьи. Вспоминается трогательный момент. Когда Игорь лежал в палате интенсивной терапии после перенесенного инфаркта и клинической смерти, в дверях показался пожилой мужчина, увидев Игорь благоговейно произнес: - О! Папа пришел!

Смею предположить, что от родителей Игорь познал и строгость, и любовь; с детских лет научен был труду и ответственности. Рос мужественным, сильным и добрым. Увлеченно учился в школе, занимался собиранием марок и значков. Интерес к изображениям, их содержанию, заложенному смыслу вылился в глубокое научное изучение геральдики. Впитавший атмосферу родного города, его древнюю, геройскую историю, юный Игорь преисполнился вдохновения продолжить учебу в Высшем военном училище.

После окончания молодого офицера направили служить в Генеральный штаб вооруженных сил. Такие выпускники были необходимы; шло реформирование армии. Педантизм, которым он отличался с детства, – сработал, а в армейских штабах ещё и укрепился. Его исторические знания и труды по геральдике, в которых нуждалась новая российская армия, обрели ясные очертания, а затем появились великолепные результаты. Его повысили в звании, увеличили жалование, предоставили жилье, ведь семьей-то он обзавелся ещё по окончании военного училища.

В штабе Сметанников волею службы сблизился с опытным военным герольдмейстером Александром Медведевым. Их тандем дал хорошие результаты. Кто знал их, тот отмечал: они не были душевно близки, но разное понимание текущей жизни им не мешало. Именно в работе они прекрасно дополняли друг друга как научные субъекты.

Далее судьба свела Сметанникова с Владимиром Пчёлиным, тот был птах высокого полета, околокремлевского, так сказать, вхожего в кабинеты, равно как и Уколов Николай Иванович, – не буду описывать всех его должностей и наград. Хорошие отношения сложились с известным ученым и телеведущим программы «В мире животных» Николаем Николаевичем Дроздовым. Подобных личностей со знаменитыми на всю страну именами, с которыми общался и Игорь, можно назвать десятки.

Карьера складывалась. Было положение, деньги, достойные знакомства. Но не прижился в Игоре эготизм, какой обычно формируется у людей успешных. Будучи родом из периферии, из простой семьи, он не предался манерничанью, подражательству, снобизму, вращаясь в московской властной и околовластной среде. Не стал эдаким парвеню. Оставался самим собой, неся свое знамя культурного, воспитанного, благородного офицера.

Прошли годы военной службы, и жизненные дороги воротили Игоря в любимый город. Его тянуло домой откровенными глубинными размышлениями о бытие всем сердцем, всей сутью жизни. Ему не было тут скучно и грустно. Всегда при высоких планах, которые роились в его светлой голове. Выдавал на-гора цельную картину продуманных действий, вовлекая грандиозностью. Иногда казалось, что такое действо, как экранизация произведений Чехова в Бендерах, невозможно, тем более такими малыми силами. Однако Игорь, заменяя собой сценариста, редактора, режиссера и оператора, работал не жалея себя. В итоге - радовался успеху вместе с друзьями.

А за свои школьные годы Игорь воистину был благодарен своим учителям. Особое место в сердце Игоря занимал учитель русского языка и литературы Леонид Алексеевич Литвиненко - почетный гражданин города Бендеры. Доживший до преклонных лет, учитель осчастливил Игоря общением не только как учитель, но и как поэт, и просто как человек, проживший долгую, творчески активную жизнь.

Любил и уважал Игоря писатель Георгий Семенович Скрипкарь. Многие из бендерской писательской организации и не только, во главе с Игорем, частенько гостевали у варницкого писателя и старожила.

Всегда желанными для него, а порою творчески упоительными были дискуссии в городской библиотеке. В Литературной гостиной каждый месяц собирались члены городской писательской организации, гости-писатели из других городов. И тут в центре внимания был Игорь Сметанников, являвшийся полноправным ее идеологом и активным участником…

Субботним полдником раздался телефонный звонок в квартире Федора. В трубке послышался голос Игоря:

- Я несу шляпу, ты забыл ее вчера.

Федя, помешкав с минуту-другую, решил идти навстречу, заодно и прогуляться. На улице Шестакова, около ЗАГСа, увидел Игоря с видеокамерой, снимаюшего разодетых в кожаные куртки мотоциклистов, рядом крутилась его внучка Вероника. Игорь выглядел бледным. Закончив съемку, вместе двинулись в центр города, Игорь шел пошатываясь.

- Я не могу набрать воздуха в полную грудь, - задыхаясь, вдруг произнес Игорь. - Надо присесть, - и тут же почти свалился под дерево, прижав руку к груди. Федор понял, что это сердце, и рванул в аптеку. Необходим нитроглицерин. Когда бегом вернулся, Игорь сидел на пороге туберкулезной поликлиники. Выпив одну за другой две таблетки, он почувствовал небольшое облегчение. Из поликлиники Федя вызвал для Игоря по прямой связи парамедиков. Скорая помощь доставила в больницу вовремя, благодаря чему Игорь остался тогда на этом свете. Уже в кардиологическом отделении, на глазах доктора Сухарева, произошла остановка сердца. Врачам удалось снова запустить человеческий мотор. В тот момент это было главным; и никто не знал, что осталось ему жить менее пяти лет.

На протяжении отмеренного Богом времени Игорь медленно угасал. Выдавали впалые глазницы, печаль в глазах, которую пытался скрывать за шутками, улыбками. Он был комфортным другом, приятным собеседником. В нем не было себялюбивой обидчивости, а умение ладить с товариществом, с друзьями делало Игоря чрезвычайно популярным. Федор в минуты общения смотрел с тщательно скрываемой жалостью, впрочем, как и многие, видя его угасание, но всё же надеясь на чудо.

Последнее время Игорь уже не мог часто выходить в город, но ему хотелось пройтись, с кем то встретиться, пообщаться. Он очень любил старые улицы Бендер, знал каждый переулок и закоулок, исторические названия… Ведь тут прошло детство, отрочество, юность, родная школа, одноклассники, родители…

Москва, где он провел большую часть жизни, не влекла, хотя он хорошо знал и гордился столицей. Тамошние известные коллеги ценили его знания, доброту, интеллигентность. После недолгого временного отъезда из Бендер в Москву принимали Сметанникова радостно, обнимали, дружески жали руку, делились своими достижениями и проблемами, чему Федор сам был свидетелем. В здании бывшей Славяно-греко-латинской академии на Никольской он робко наблюдал, как Игорь выступал с лекцией, давал основательные советы. Благословлял, хвалил, а порою примирял своих коллег, друзей своими знаниями в глубинных диспутах о геральдике. В такие моменты он, несмотря на одолевавшую болезнь, преисполнялся духом творчества. В минуты полемики его глаза вспыхивали, становились прежними, но огонь их был догорающим.

Предаться творческим поискам в создании короткометражных фильмов Игоря вдохновили московские киношники ранее; знаменитый режиссер Эльдар Рязанов, известный актер и режиссер Валентин Букин, актер, режиссер и продюсер Саркис Гор Вард Амирзян - по кавказки с широкой душой уважал, ценил и лелеял их дружбу…

Игорь тихо умер в Бендерах на больничной койке от остановки сердца.

В Москве ученые-историки, геральдисты, хорошо знавшие Игоря, потрясенно встретили его смерть. Особенно его ученики, единомышленники. Православный московский художник-геральдист Ефим Комаровский в минуты откровения сказал: «Такого талантливого, многостороннего, чистого человека, как Игорь Сметанников, я не встречал и больше, наверное, не встречу». Примерно то же самое, вещая с другого конца Москвы, написал в соцсетях актер, режиссер Саркис Гор-Вард Амирзян.

Чуть более чем через год после безвременного ухода коллеги, а для иных и учителя, москвичи собрались с духом, провели серьезную оргработу, результатом которой стала Первая геральдическая, генеалогическая конференция в России имени Игоря Станиславовича Сметанникова.

.